210
— Остынь! Хочешь воевать инемца бить?
— Да,—вытирая кровь и сопли, ответилФедор.
— Тогда держи себя. С немцами дерись, а своих не тро
гай. Первый бой самый трудный — он не считается, а во
втором, я тебе обещаю как разведчик, лично пристрелю
его, если онопять вздумает надурачка проскочить.
Федор встал и произнес:
— Ты, Гриша, извини, что я на тебя попер. Хотел ему.
— Я тоже ошалел сегодня и тоже в челюсть получил,
но это было во время боя. И то мне старшина замечание
сделал: «Нельзя в зверя превращаться—убил, иди дальше,
помогай другим». Понял?
— Да,— ответил радист Федор.
— А тыпонял?—спросил ГришаПарова.
— Понял. Вы меня, ребята, извините. Да, здесь война
и гибнут люди. Здесь совсем другие заповеди жизни: или
ты—или тебя. Все, я обещаю, что заплачу этим людям за
смерть близких, у меня ведь тоже вся семья погибла. Счи
тал, что Богу это было угодно, но, послушав тебя, за какие
то полчаса, понял, что Бог здесь ни при чем. Во всем фа
шисты виноваты. А сегодняшний прокол во время атаки
яотвоюю. Знаю,мнесамоеопасноезаданиенедоверят, но
если вдруг так случится, ты, Григорий, подскажи. Я умру,
согласен, и если моя смерть сохранит хоть одну жизнь,
я сделаю это безсомнения.
— Ну, вот. Это уже слова бойца Красной армии, а то
мямлишь тут. Атычто?Стобой как?—спросил онФедора.
Мальчишка, только что готовый порвать мужика, сидел
на снегу, и, спрятав за локтемлицо, распустив длинные, до
самого снега слюни, ревел.
— А вдруг меня убьют, и я не успею за мамку ото
мстить? —заикаясь, произнес он.
— Встать, солдат! Тызабыл, что я старший радист в ба
тальоне! Выполнятьприказ!
Федор поднялся, взял рацию и, вытирая слезы, пошел
вперед. Григорийотвернулся, чтобыПаров не заметил, как
у него сама по себе навернулась слеза. Слова мальчишки
зацепили за душу, и он не смог сдержаться.