Упрощенная HTML-версия
Душа летела, рвалась, а ноги, словно ватные, идти не
хотели. Тетя Шура ругала меня, обзывала любя такими
обидными словами, но я все равно не мог. А она тащила и
не выпускала моей руки. Перешагнул за калитку, и страх,
как нечто воздушное, выветрился. Мне стало легче. Даль-
ше я мог идти сам, но тетка не отпускала. Я для себя сразу
решил: не смотреть в ее глаза. Увижу—произойдет то, чего
я боюсь. Вдруг она во мне заметит своим взглядом что-
то плохое, мой страх. Но ничего не произошло. Я вошел
в дом, и первое, что бросилось мне в глаза,—чистота. На-
рода у нее всегда много, а в этот день никого. Чистота, даже
странно как-то. Все прибрано, аккуратно и светло. Не от
солнца светло, а от души. Уютно, остался бы здесь, в этой
комнате, навсегда. Позже я понял: я почувствовал себя ре-
бенком. Вот так уютно и приятно было мне в детстве, в ба-
бушкином доме. И здесь, у Даши, я испытал давно забытое
чувство. Но тогда оно почему-то быстро ушло, и меня сно-
ва пробрал страх. В теле еще оставалась легкость, но язык
онемел. Тетка все устроила. «Вот,—сказала она,—он тебе
сахара из магазина сейчас принесет. Да и ты с ним иди. Ку-
пишь заодно все, что надо».
Посмотрела она на меня тогда так, что на моем месте
каждый бы понял, что делать нужно: увел бы ее куда-ни-
будь в лес или на чердак и решил все душевные пробле-
мы. А затем бурное лето втайне от мужа, полное страсти
и удовольствий. Любой бы так поступил, но не я. На-
верно, именно тогда я сделал ошибку—начал этот роман
серьезно, совсем не собираясь пачкать его человеческой
грязью.
Даша надела простенькие белые туфли и смешной сара-
фан с какими-то ужасными рюшками. Я и моды такой не
помню, но на ней—все к лицу. Волосы раскинула, улыбну-
лась, и тут все—я спекся! Готов был весь день сахар носить
и исполнять все ее прихоти. Так улыбаться специально не
научишься—это только Богом дается.
Вышли мы из дома на дорогу, а тетка мне: «Вы в даль-
ний магазин идите. В нашем-то еще вчера сахар кончился.
Я на огород пойду, дела у меня».
А сама вдоль забора прошла и в засаду спряталась. Мы
ее сразу заметили, засмеялись. Даша мне тогда сказала, что
тетяШура моя очень хорошая женщина, любит меня, забо-
тится. Эх, знала бы она, сколько всего нам с ней пережить
пришлось и скольких близких похоронить. Остались мы
на этом свете с теткой одни, беды нас сблизили, и, навер-
ное, поэтому очень бережно относились друг к другу, а со
стороны, возможно, это было особенно заметно.
— Да,—ответил я,—любит, но слишком усердно ста-
рается. Вас, Даша, она тоже любит. Благодарна за чужую
девочку, что вы вылечили. Она вообще очень честный че-
ловек и делает все искренне.
— А разве это плохо?
— Это, конечно, хорошо, но, понимаете, как-то не со-
всем привычно.
Я рассказывал о своей тетке еще минут десять: о том,
какая она и как меня любит. Но с каждым шагом тело рас-
калялось, как металл в топке, душа требовала—дотронься!
Ия как бынечаянно трогал ее за руку, она тут же улыбалась,
а я зачем-то извинялся. Мы прошли полпути. Закончились
последние дома деревенской улицы Поповки, мы вышли
к зарослям лозы. Дальше начиналось кладбище. Раньше
оно было далеко от деревни, но люди стали строить новые
дома, и старое кладбище оказалось в конце одной улицы и
в начале второй—Кривовки. Все эти названия деревенских
улиц нигде не значились. Официально в деревне была все-
го одна улица, но для людей их существовало несколько.
У кладбища Даша остановилась, оглянулась, посмотре-
ла по сторонам и неожиданно для меня заглянула в изму-
ченную душу. Я испугался и решил, что она увидела мою
никчемность. Появилось стеснение и робость, но Даша как
будто не заметила этого состояния. Она выпрямилась, вни-
мательно всмотрелась в кладбище, еще раз посмотрела на
обратную дорогу и снова остановила свой взгляд на мне. Ее
огромные карие глаза были открыты, и я увидел, как в них
горит страсть. Даша не просто смотрела на меня, ее взгляд
проник в самые потаенные уголки моей души. И там, слов-
но фонариком, она все осветила, рассмотрела и произнесла: