Упрощенная HTML-версия
страшнее. Сорвался мужик, напился, побил, но потом какая
у них любовь начинается. Он и цветы дарит, и на тракторе
катает—любовь, хоть и прожили лет двадцать. А в городе
жена сначала следит, потом понимает, что ничего изменить
не может, жалеет детей, их благополучие и терпит себе
в тряпочку. Иногда срывается, но все заканчивается скан-
далом. Любви нет—есть слова, объяснения, новое вранье
и заглаживание вины дорогими подарками. Через день-два
все начинается снова. Вот и жалуются женщины, что пере-
велись мужики, а женщины что, не перевелись? Девчонка,
школьница с открытым взглядом—редкость. У всех уже
прицел настроен. Они знают, каково это в бедности с пья-
ным отцом жить. А те, у кого родители богатые, даже и не
смотрят на сверстников со слабым или средним материаль-
ным уровнем. Они подрастают, заканчивают институты, а
потом начинают с бешенством искать вариант. Девяносто
девять не видят мужчину, кто он такой,—отсюда и разводы.
Так что девушки с чистотой душевной и бескорыстностью
так же перевелись, как и хорошие мужики. Все—равнопра-
вие—равновесие. Подарил машину—год любви в кармане.
Купил шубу—еще на полгода можешь рассчитывать. А тут
раз—еще одна глазастая. Она тоже машину хочет, и шубу, и
все остальное. Согласна на любые прихоти, с детства любит
седых и толстых-добрых и даже испытывает особое удов-
летворение в этом. У каждой своя сказка—правда даже и
не рождается. Что это такое? А если любовь кончилась? Ну
надоела, и все. Начинаются театральные сцены с бездар-
ным исполнением. Льются сопли, слезы, такие же силико-
новые, как и все остальное. Мне на работе ребята сказали,
чтобы я их в деревню за невестами свозил, но я отказал-
ся. Из деревни приезжают хищницы. У них хронический
голод. Первый мужчина—это этап, чтобы вырваться, вто-
рой—чтобы подняться, а третий для души—чтоб в этой
душе лежала обеспеченная старость и хроническая сле-
пота. Но случаются промежутки—их не избежать, и туда
попадают двадцать восемь алкашей, двенадцать идиотов и
один романтик. Все они никак не могут быть частью старо-
сти, потому что не умеют правильными глазами смотреть
на целюлит. А если найдется один с голодными глазами со-
баки—преданным взглядом, то он—исключение, и за его
талант понимания прощается нехватка денег. При этом бе-
долага—раб в постели и слуга в жизни.
Женщина скучает, ей нужно, чтобы ее трепанули, рас-
толкали, взбудоражили. Тогда и жить хочется, и плевать
на то, что рядом топчется. Русская душа взрывается. Ведь
что-то там внутри, ниже живота, тянет, напоминает, требу-
ет. Вдруг откуда-то попадается настоящий электрик или
не знающий города паренек с заправки—но это только на
раз, ну два от силы, чтобы оторваться, насытить все поры
разума и отверстия тела. В голову ударяет жидкость, пятки
смазываются уверенностью, в душе рождается вера в соб-
ственную привлекательность, и начинается поиск того, кто
станет им. Но этот кто-то «им» давно занят. Лишь неко-
торые умеют выдернуть лакомого мужичка с кошельком.
Остальные натыкаются на острые зубы волчиц—храни-
тельниц очага, и желание угасает: через этот зубастый за-
бор не перепрыгнуть. Вот и остается прослойка незанятых.
И из этого утиля приходится выбирать. Но и здесь иногда
засада кроется. Любви-то нет—ей неоткуда взяться. За не-
делю надоели друг другу и вступили в общество живущих
в пустоте. Выхода нет—дальше все—деньги давай! И они
не знают, как им быть и за что платить. Рядом ходят и по-
моложе, и подешевле, и без претензий. Мечутся бедные,
ищут, и те, и эти, и одновременно начинают понимать,
что плывут рядом по подземному течению. Не способные
воспроизводить что-то чистое и открытое. В их умствен-
ном компьютере этот файл удален со всеми корнями. Зато
калькулятор продолжает работать до того момента, пока
еще хочется купить пудру и помаду.
Я смотрел на них, а сам все время думал о ней. Задавал
себе вопросы:
«Почему именно мне все это открылось? Ведь я такойже
городской парень, не отличающийся от остальных,—или,
может быть, другой? Они тоже любят деревню и с удоволь-
ствием обустраивают свои дачи, но все равно что-то в этих
людях другое».