Упрощенная HTML-версия
шаг сопровождался ударами по спине. От этих ударов ку-
валды-кулака ее тело содрогалось. Что-то останавливало,
не пускало, наверное, ее просьбы, чтобы мы не обращали
на это внимания, но я вырвал с корнем из себя сомнения.
Ноги сорвались с места, и я выскочил ему навстречу в тот
момент, когда он вытащил ее на середину дороги.
— Не лезь! Уйди! Зашибу!—крикнул мне Семен.
Я увидел его глаза. Они были залиты кровью и злостью,
как у разъяренного быка. Его щеки вздулись, а рука, слов-
но заводная, продолжала бить.
— Ты что делаешь, гад!—не выдержав, крикнул я.
— Уйди, сука, замочу!—с пеной прорычал он.
Я забыл о тренировках, об ударах и обо всем, что когда-
то изучал. Во мне родилась сжатая пружина злости. Она
давила на сознание и требовала выброса своей силы.
Я не помню, как быстро я подбежал или подошел к нему,
лишь вспоминаю, как увидел растерянные глаза Семена.
Он не ожидал, что какой-то городской хлюпик встанет
против него. Семен не видел для себя ровни. Он считал,
что сильнее всех. А тут какой-то паренек с животиком и
холеными ручками вышел с ним бодаться.
— Ты, сучонок, следующий,—крикнул он мне и замах-
нулся, чтобы в очередной раз ударить Дашу, но я оказался
быстрее. Пружина вырвалась и с силой разжалась, устремив
всю свою мощь в мой кулак. Он точно пришелся Семену
в челюсть. Тот, всхлипнув, обмяк. Удар в подбородок вообще
болезненный, в боксе, если ты правильно попал, считай, вы-
играл. Любой, даже самый крепкий мастер может улететь
в нокдаун. Семен не был исключением, и челюсть у него
была обыкновенная, не из металла. Я увидел, как улетучи-
лась его ярость, подкосились ноги и он упал лицом в грязь.
Я хотел добавить с ноги. Признаюсь—это нехорошо, но так
хотелось въехать ему еще раз, чтобы он почувствовал, како-
во быть битым. Но словно из-под земли выросла тетка. Она
встала между нами и наклонилась к Даше. Снизу посмотре-
ла на меня и грозно произнесла: «Иди в дом». Эти слова,
словно ведро холодной воды, остудилименя. ЯподнялДашу
и, не понимая, что делаю, понес ее на руках в наш дом. Мы
уложили ее на постель, и тетя Шура тут же стала готовить
примочки. Даша молчала. Яждал, что она скажет—молодец,
спасибо, так ему и надо, но она не произнесла ни слова, лишь
со стонами шептала: «Зачем? Что ты наделал!»
Да что я мог наделать? Я просто защитил свою любовь и
был горд тем, что у меня это получилось. Каждый на моем
месте поступил бы так же. Но почему-то никто не хотел
оценить этот поступок, все лишь с сожалением смотрели
в мою сторону. Я видел, как испуганно вглядывалась в мои
глаза тетя Шура. Она тоже растерялась и не понимала: что
я сделал не так? Почему я должен был молчать? Но ответа
на наш вопрос в тот день мы не получили.
Полночи я сидел рядом с Дашей, держал за руку и,
стараясь не причинить боли, нежно гладил по лицу. Тетя
Шура меняла одну за другой примочки, а когда Дарья ус-
нула, она отправила меня на чердак, пообещав сидеть с ней
до утра. Я сам хотел остаться, но тетка настояла на своем.
Посмотрев в окно, я увидел, что Семен так и лежит на
дороге, многие прошли мимо, и никто даже не наклонился
над ним. Я решил помочь, отнести его домой, но тетяШура
снова, как страж, встала в дверях и, ничего не объясняя, не-
одобрительно покрутила головой.
— Что, нельзя даже подойти, домой его отта-
щить?—спросил ее я.
— Нельзя,—с какой-то злостью ответила тетка. Я впер-
вые увидел ее такой. Заставила меня уйти на чердак и ска-
зала, чтоб до обеда носа не высовывал.
Утром меня разбудили мужики. Они опять тайком
пробрались занять чирик. Меня даже порадовало это воз-
вращение народа. Я, конечно, дал, и даже больше, удивив
еще раз своей нежадностью. И даже сказал, что отдавать
не надо. Долго смотрел им вслед через маленькое окошко
чердака, потом попытался заснуть, ведь до обеда еще было
далеко, но не смог. Час лежал и думал, хотел понять, что
вокруг меня происходит. Почему я под арестом? Зачем мне
прятаться? Решил выяснить это позже, но спускаться не
стал. Я слышал голос Даши и даже кричал ей с чердака, но
она не отвечала мне.