Упрощенная HTML-версия
получалось. Но теперь вмонотонномчавканье солдатских
сапог мыслисловноподбарабаннуюдробь стали выстраи
ваться, и Гриша стал не просто понимать, но и осознавать
то, гдеоннаходится.
— Это ад, в который война загнала свои жертвы!—ду
малон.—Здесьнет людей, здесь толькомашины: иживые,
и железные—которые умеют только одно: убивать! Когда
они умирают, о них сразу забывают. Нельзя помнить о по
гибших—с ума сойдешь. Этак я два дня провоевал, а уже
в голове кошмары. А что будет через месяц? Может быть
иничего,—ответилон самсебе.—Возможно, к томувреме
ни меня уже не станет. Я погибну, как сотни, тысячи дру
гих, иниктодаженеостановится—всепойдутдальшебить
врага. Наверное, после войнывсе эти воспоминания не уй
дут и не растают, как снег. Те, кто будут жить после нас,
вспомнят о каждом и скажут спасибо за то, что мы вот так
через силу прошли через всюэту грязь.
Все вокруг показалось каким то мрачным и страш
ным, тени убитых метались между тех, кто еще шел по
этой земле. Покрасневшие листья кленов, одиноко стояв
ших вдоль дороги, были такими же мрачными, как и все
остальное. Их краснота напоминала пролитую на этой
земле кровь. А небо: тусклое, серое, тяжелое виселонад
этиммиром, и хотело упасть и раздавить всех тех, кто еще
был жив. Непонятно, как вся эта тяжесть держалась над
нами. Там, в облаках, таких же серых, виднелся черный
дым еще не разогнанный ветром. А мы шли! Усталость
превратилась во что то больное, живущее внутри каж
дого. Вся она объединилась и окутала шагающих вперед
людей.
Кто то в строю не выдержал и весело крикнул:
— Все! Ща сяду в это говно и застрелюсь!
— Давай,— кто то ответил ему.— Только смотри, все
уставшие, никто перешагивать не станет. Будут идти по
тебе.
— Не, по мне шагать не надо. Лучше я поползу.
— А по ползущему шагать можно? — в шутку спросил
тот же мужик, что знал Фролова.