Упрощенная HTML-версия
152
Кто то из бойцов не выдержал и сгоряча выкрикнул:
— Вот гады! Ябы гранатами забросал!
— Онинашливечнуюмуку—этострашнее, чемсмерть.
Никто не знает, что там, в другом мире, но если кто то
живет и помнит— это очень тяжелая кара. Без прощения
и искупления нет жизни ни в каком, даже самом сказочном
мире,—ответилдед.
Лейтенант Милин—кудрявый политрук роты молчал.
Он все прекрасно понял, хоть и был молод. Ходил в кан
дидатах в КПСС, а молчал потому, что негласно от само
го Сталина пришло указание разрешать разговоры о ре
лигии и не арестовывать приезжающих священников.
У этого худого среднего роста паренька висело на кончи
ке языка спросить: «Это не Сталина ли ты в демоны запи
сал? А женщина—это наша Родина?»—но он понимал,
что дед отнекается, а он, выдав такое сравнение, сам по
страдает. В его сознании, воспитанном в комсомольской
организации фабрики по пошиву легкой одежды города
Пскова, не укладывалось все то, о чем рассказывал ста
рик, и дед видел это. Он смотрел ему в глаза и продолжал
свою сказку.
Победить в этой внутренней дуэли лейтенант не смог,
он выскочил из дома и, сев на крыльцо, закурил.
— Раньше люди не сомневались! А как начали лагер
ных да политических прощать, началось!—не выдержав,
произнес он вслух.
Григорий улыбался — он видел, как дед размазал его,
а остальные сделали вид, что не поняли, в чемдело. Кто то
усмехнулся, некоторые отвернулись и молча легли спать,
но нашелся один малец, и он, не понимая, что делает, со
злости произнес:
— Гитлерэто точно демон!
Кто то засмеялся, а дед спросил:
— Второй, по твоему, кто?
— Не, я не про сказку. Я про Гитлера. Он же не человек.
Тутодногозастрелишь—немца, так крутит, ломает, рвет—
харчами кидаешься—думаешь, подохнешь. А он, сколько
смертейнасебявзялиещеначто тонадеется?